Уходя, не оглядывайся  - Джеймс Хедли Чейз

– Мы можем продать станцию.

– Разве? Она что – твоя?

Лола нахмурилась:

– Что ты имеешь в виду?

– Единственный способ продать станцию – это доказать, что Йенсен мертв и завещал ее тебе. Ты сможешь доказать, что он мертв, и чтобы полиция при этом не узнала, что он убит?

– Он не был убит! Это случайность!

– Расскажи об этом полиции – и увидишь, что будет.

Ее пальцы сжались в кулак. Я видел по ее лицу, что до нее только сейчас стало доходить, в какой мы оказались ловушке.

– Дай мне мою долю, и я уеду, – сказала она. – Ты можешь остаться. Почему это не годится? Ты скажешь, что я уехала к Карлу в Аризону, оставив тебя здесь.

– И ты думаешь, Рикс поверит? Сначала исчезает Йенсен, потом ты, и я – хозяин станции! Он заявит полиции, что я убил вас обоих, чтобы завладеть станцией. Они, возможно, и не поверят ему, но уж сюда-то наверняка приедут разобраться. Они выяснят, кто я такой, и, может, даже найдут Йенсена.

Это потрясло ее.

– Ты что, хочешь сказать, что похоронил его здесь?

– А где же ты думаешь? Ты ведь мне не помогала. Как я мог дотащить его до фургона? Он весил больше двухсот фунтов. Я похоронил его в сарае, и если у них возникнет подозрение, что я убил вас обоих, они начнут копать. Если полиция что и умеет делать хорошо, так это копать! Они могут найти его.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она, срываясь на крик. – Что мы здесь останемся навсегда?

– Мы здесь останемся. На сколько – я не знаю. Если уедем сейчас, мы пропали. Они перероют всю станцию, найдут его и объявят, что мы в розыске. Наш единственный шанс – это остаться здесь и держаться моей версии, что он нашел другую женщину.

– Я не останусь! – Она стукнула кулаком по ручке кресла. – Мне все это осточертело! Я хочу забрать деньги. И я их заберу!

Я махнул рукой в сторону сейфа.

– Давай, забирай, – сказал я, вставая. – Деньги там, если сможешь открыть сейф. Лучше подумай, и ты поймешь, что я говорю дело. Подумай!

Я вышел из дома, оставив ее бледной, с глазами, горящими страхом и яростью.

До полуночи я просидел у колонки в ожидании клиентов. Дул сильный горячий ветер, носивший тучи песка и пыли, еще больше действуя мне на нервы, которые и так были не в порядке. Вглядываясь в темноту, я продолжал думать, но так и не находил выхода. По крайней мере, сейчас я уже не чувствовал себя одиноким: свет в доме по-прежнему горел. Мне было трудно, но и ей было не легче.

В половине первого я решил пойти к себе и постараться заснуть. За последние два часа не появилось ни одного грузовика или машины, смысла сидеть дальше в этой душной жаре не было. Когда я направился во флигель, свет в гостиной погас и тут же зажегся в спальне Лолы. Она, похоже, тоже решила лечь.

Я принял душ. Он немного освежил, но большого облегчения не принес. Я лег в постель и увидел, как в ее спальне стало темно. Я постарался выкинуть из головы все проблемы, но мне это никак не удавалось.

От невеселых размышлений меня отвлек звук открывающейся двери. Я присел на кровати, вглядываясь туда, где находилась дверь, скудно освещавшаяся лунным светом, проникавшим через окно.

В дверях возникла смутно различимая фигура. Когда она приблизилась, я узнал Лолу. Она остановилась у пятна лунного света, лежавшего на полу. На ней был зеленый шелковый халат, плотно облегавший фигуру. Мы долго смотрели друг на друга, потом она подошла к кровати и села рядом со мной.

– Если нам суждено быть здесь вместе, – сказала она шепотом, – то к чему нам быть врагами?

Она наклонилась надо мной, ее губы жадно искали мои…

Меня разбудила полоска солнечного света, просочившегося сквозь жалюзи. Я потянулся, зевнул и, приподняв голову, посмотрел на часы: они показывали двадцать минут седьмого. Лолы не было. Только через несколько минут я до конца осознал, что она провела ночь со мной.

«К чему нам быть врагами?» – сказала она, но ей не удалось одурачить меня, и не удастся. Я был уверен, что она думает лишь о том, как заставить меня открыть сейф. Сейчас она подключила тело, надеясь с его помощью добиться своего. Этот номер у нее не пройдет. Сейф останется закрытым.

Я вылез из постели, побрился, принял душ и оделся. Мне было любопытно, как она будет себя вести сегодня утром. Я вошел в закусочную. Там вкусно пахло жареной ветчиной. Обойдя стойку, я толкнул дверь на кухню, не зная, открыта она или нет. Дверь распахнулась. Я вошел внутрь.

Лола в чистом белом халате разбивала яйцо над сковородкой. Она обернулась:

– Привет! Я уже думала, что ты будешь валяться целый день.

Я подошел к ней сзади, обнял, прижал к себе и поцеловал в шею.

– Эй, эй! Твоя яичница сгорит! – Она повернулась и прильнула ко мне.

– Это завтрак для меня?

– Для кого же еще? – Лола высвободилась из моих объятий и улыбнулась. – Здравствуй, милый! О чем-нибудь жалеешь?

– Ни о чем.

– Удивлен?

– Еще как!

Она подошла и обвила мою шею руками. Ее глаза светились. Целовать Лолу было не просто удовольствием – она прижималась ко мне всем телом, ее пальцы перебирали мои волосы. Потом положила яичницу и ветчину на тарелку и пододвинула ее ко мне.

– Налей себе кофе.

Мы сидели друг против друга. Она достала сигарету и закурила.

– Я не очень-то с тобой хорошо обходилась с тех пор, как ты здесь появился, – сказала она, глядя на меня. – Но сейчас все будет по-другому. Я поняла: жить так, как мы жили раньше, больше нельзя. Кроме того, ты мне нравишься, а я давно уже не жила с мужчиной, который мне нравится. Хочешь переехать в дом?

Я секунду помедлил, но только секунду. В эту секунду перед моим мысленным взором возник образ Йенсена, но, взглянув на нее, я отогнал его.

– Да, – ответил я. – Знаешь, ты мне тоже очень нравишься.

Она улыбнулась:

– Я не такая плохая, как тебе могло показаться. Обещаешь забыть, как я тебя мучила?

– Да. Как только я тебя увидел, меня сразу к тебе потянуло.

К колонке подъехал грузовик и дал длинный гудок.

– Я займусь им, – сказала она, – а ты доедай свой завтрак.

Проходя мимо, она коснулась моего плеча с той неуловимой нежностью, которая появляется у влюбленных женщин, и вышла на улицу к поджидавшему заправки водителю.

Я закончил завтрак. Голова у меня шла кругом. Я сказал себе, что нельзя терять бдительность. Все это лишь спектакль, но мне уже хотелось, чтобы это было чем-то другим. Я мыл горячей водой свою тарелку, когда она вернулась на кухню.